К вечеру погода испортилась окончательно. Тугой холодный норд-ост гнал низкие тучи. Поначалу сквозь рваные просветы еще можно было увидеть звезды. Потом небо заволокло полностью. Пошел колючий косой дождь. Солдаты прятали лица в поднятые воротники и с тревогой прислушивались к штормовому морю, к глухим ударам волн.
— Не погода, а шабаш ведьм.
— В этой темени сам чёрт ногу сломит...
Десантники нервничали. Их раздражали частые остановки, то и дело возникавшие оттого, что предназначенные для переброски плавсредства не могли по расписанию подойти к убогому пирсу.
Командир взвода 1339-го стрелкового полка 318-й Новороссийской дивизии младший лейтенант Анатолий Кокорин молча слушал ворчание своих подчиненных. Только на подходе к пирсу он прошелся вдоль строя и напомнил, чтоб не зевали при посадке.
За своих ребят Анатолий был спокоен. В нужный момент не подведут, не дрогнут. Делом доказали. Полк их считался лучшим в дивизии. Последний раз отличился, когда освобождали Новороссийск. Тогда было тоже нелегко, а ни один не растерялся.
Но ноябрьское злое море не нравилось и Кокорину. Как бы из-за этого проклятого шторма не сорвалось, что намечено. Обидно. Месяц готовились. И на тебе. В самый последний момент, когда уже ничего не изменишь, ничего нельзя отменить, погода будто сговорилась заодно с фашистами...
В третьем часу ночи, с большим опозданием, десант, наконец, вышел в море. Анатолий вместе со своим взводом попал на рыбачий сейнер. На нем оказалась вся рота капитана Андрея Мирошника, в которую входили также взводы лейтенантов Трипольникова и Тулинова.
Десантники сидели, тесно прижавшись друг к другу, обдаваемые холодными брызгами. Перегруженное суденышко упорно боролось с крутой волной, держа курс на занятый врагом крымский берег. Там, в районе поселка Эльтиген, должна состояться высадка.
Кромешная тьма поглощала катера, самоходные баржи, также пробивавшиеся с десантниками. Анатолии мог только угадывать их близость по глухому рокоту моторов, изредка долетавшему до слуха сквозь неистовство воды и ветра. Он сидел вместе со всеми, уже отрешенный от вчерашнего дня, такого богатого событиями: выступление артистов, напутствия, прощанье с друзьями и сдержанно-взволнованные слова командующего войсками Северо-Кавказского фронта генерал-полковника Петрова, который пришел проводить десантников.
Все осталось позади, за чертой горизонта.
А впереди неизвестность, и ни о чем другом уже не можешь думать в течение всех этих двух томительных часов переправы. Как ни странно, мыслей о смерти не было, Анатолий просто не допускал, что его могут убить. И все-таки боялся встречи с берегом, таким родным, близким и в то же время опасным и враждебным. Но если все сложится хорошо, то, может быть, удастся добраться до родного дома, повидать мать и сестру. Он тут же запрещал себе загадывать вперед, но вновь и вновь связывал воедино захват плацдарма на Эльтигене с длинной Вокзальной улицей в Керчи, где в доме номер семь прошли его детство и юность.
…Отца он не помнил. Родился уже после его смерти. Михаил Кокорин, крестьянин из села Чаша Куйбышевской области, умер в феврале 1921 года, а через два месяца к четырем его дочерям прибавился сын. В начале тридцатых годов семья Кокориных переехала в Керчь, где на заводе Войкова в литейном цехе работал в то время дядя мальчика.
Сестре Нине дали отдельную комнату неподалеку от станции Керчь-II. Все четыре сестры связали свою судьбу с железной дорогой. В 1938 году Евфалию и Апполинарию перевели во Львов. В Керчи остались мать Антонина Ивановна, Нина, старшая сестра Аня и Толя. Жили небогато, но дружно. Нина была стахановкой, профсоюзной активисткой. В доме часто собиралась молодежь. Вместе ходили в клуб железнодорожников, с энтузиазмом участвовали в самодеятельных спектаклях, концертах, пели в хоре.
Седьмой класс керченской школы № 249 (ныне средняя школа № 4 имени Пушкина) Анатолий закончил уже комсомольцем. На семейном совете было решено продолжать учебу. Он упорно готовился и поступил в Керченский металлургический техникум. Домашние дивились его упорству, усидчивости, энергии. Мальчик как-то быстро превратился в коренастого, плотно сбитого юношу. Только карие, широко поставленные глаза по-прежнему доверчиво, ласково глядели на мир.
В 1941 году Анатолий был уже студентом третьего курса техникума. До выпускного вечера оставалось совсем немного. Но жизнь распорядилась иначе. Все слышнее раздавался на Западе топот кованых фашистских сапог, и страна не могла дать отсрочку тем, кто подлежал призыву. В апреле комсомольцы проводили Анатолия на действительную службу.
Первое письмо от него пришло из Елецка. Он писал, что уже принял присягу, что командиры им довольны. Потом еще: «Зачислили в школу сержантов. Служится хорошо. Живу, как положено в армии».
Последующие письма уже пахли порохом. «Не грустите, родные, не волнуйтесь. Пусть трудно, но мы выстоим. За меня не бойтесь. Буду защищать Родину до последней капли крови». Осенью, когда враг оккупировал Керчь, Анатолий стал писать сестре Евфалии, которая эвакуировалась вместе с коллективом в Ульяновск.
Трижды он был ранен. Но каждый раз возвращался в свою часть. Стал опытным воином.
....Около пяти утра темень располосовали немецкие прожекторы. И вмиг перед глазами десантников предстало бушующее море. Белые гребни волн стремительно летели навстречу. И берег, долгожданный и таивший тысячи неожиданностей, встал вдруг почти рядом. И загрохотал, и плеснул огнем. Вражеские батареи били торопливо, стремясь разделаться с десантом еще на воде. Неподалеку взлетел на воздух и исчез в волнах мотобот, заполыхал костром катер. Разрывы снарядов поднимали водяные султаны буквально рядом с бортом сейнера, на котором плыл Анатолий Кокорин.
Заговорила тяжелая артиллерия на таманском берегу. Ее снаряды плотно ложились по переднему краю и в глубине вражеской обороны, поднимая к небу черно-красные фонтаны земли. К разрывам снарядов добавился гул самолетов, волнами шедших над головами десантников. Наших летчиков не остановила непогода. Сейнер почти приткнулся к берегу, когда они обрушили свой смертоносный груз на головы фашистов. Сполохи выхватывали все новые и новые суденышки, добравшиеся до суши. Солдаты сыпались с них как горох и тут же неудержимо рвались к поселку. Анатолий на какое-то мгновение опередил остальных. Он успел скомандовать: «Вперед, ребята! За мной!» — и теперь бежал молча, все время ощущая за своей спиной топот товарищей. Слева от него чуть впереди появился комроты Андрей Мирошник.
— Давай, хлопцы, давай! — подбодрил на ходу капитан и кинулся к проволочным заграждениям.
Вскоре и они остались позади.
Теперь, оказавшись в привычной обстановке боя, младший лейтенант стал удивительно спокойным. Мозг его с непостижимой быстротой определял необходимое для очередного удара направление. Глаза цепко схватывали все, что делалось вокруг. Кокорин успевал отдавать нужное распоряжение подчиненным, приказывал, советовал. И они, послушные его воле, беззаветно верившие ему, метр за метром продвигались вперед. Это его умение увидеть главное, молниеносно оценить обстановку и в самый нужный момент отдать дельный приказ не раз выручало тех, кем он командовал. Именно эти его качества отметят потом в наградном листе: «Кокорин, проявляя личные образцы мужества, отваги и геройства при штурме береговых сооружений и в дальнейшем при отражении всех контратак противника, постоянно руководя своим взводом и все время находясь впереди наступающих подразделений, наносил противнику большие потери. Сам тов. Кокорин решительный и инициативный офицер...»
Рассветало, когда гитлеровцев вышибли из второй линии траншей. Наступила неожиданная пауза. Появились санитары, торопясь унести раненых. Солдаты жадно затягивались крепким махорочным дымом и отдыхали, как после самой тяжелой работы. Подошел начштаба полка, молодой двадцатитрехлетний майор Дмитрий Ковешников, заменивший здесь на плацдарме комполка. По всему было видно, что и он, так же как все, был в самой гуще боя и «поработал» на славу.
Увидев майора, Кокорин обрадовался. Оживились и солдаты. Все любили начальника штаба, не раз бывали с ним в переделках, и всегда этот молодой, приземистый, совсем не похожий на кадровика командир одним своим присутствием вселял в окружающих чувство уверенности, основательности, незыблемости. Все знали его беззаветную, дерзкую храбрость. И каждый вздохнул свободнее: «Раз майор рядом — все обойдется».
— Закапывайтесь, молодцы! — весело крикнул он.— Вот-вот попрёт фриц. Ему сейчас во что бы то ни стало захочется свалить нас обратно в море. Окопайтесь и ни шагу назад. Ни шагу! Не велик у нас, братцы, пятачок. Три километра на полтора. Но он наш. Нелегкой ценой достался...
— А комдив где? — нерешительно спросил кто-то.
— Полковник Гладков не успел высадиться. Видели, что на море творилось. Связь с ним есть. Ждем. Вы знаете его: будет здесь непременно... Батя своих не оставит.
....Земля была твердой, вперемежку со щебнем, но работали десантники споро. По соседству расположились и минометчики, все время находившиеся рядом с ними в атакующих порядках. Вскоре подправленные, углубленные немецкие окопы готовы были к «достойной» встрече с прежними хозяевами. Фашисты не заставили себя ждать. Анатолий видел, как со стороны Камыш-Буруна показались танки. За ними ползли транспортеры с автоматчиками.
— Сейчас начнется. Без моей команды не стрелять, подпустим их поближе. Приготовить на всякий случаи противотанковые гранаты. Если артиллеристы не успеют, сами справимся.— Глаза младшего лейтенанта сузились.— Не впервой, ребята. Главное — спокойствие. Потом они потеряли счет времени. Враг наседал упорно, зло. И так же упорно, зло стояли на родной земле десантники. Дело доходило до рукопашных схваток. Взвод таял. Раненые, способные держаться, оставались в окопах. Задела пуля и младшего лейтенанта. С ожесточением разорвав индивидуальный пакет, Анатолий сам забинтовал себе руку. «Хорошо, что кость цела. Пустяк. Заживет,..»
Их рота располагалась севернее поселка. В ее руках были ключевые высотки, с которых открывалось как на ладони почти все поле боя. Анатолий понимал, что именно эти высотки больше всего будет стремиться отбить враг. И тогда туго придется всему десанту. Тут надо либо умереть, либо выстоять. Третьего не дано. И солдаты тоже понимали это.
Второго ноября немцы задумали нечто вроде психической атаки. Двенадцать танков и семь самоходок, за которыми укрывались автоматчики, приближались к окопам. Ковешников запросил Тамань: «Подкиньте огонька, братцы». И вот уже горит первая, вторая, третья машина со скрюченным крестом на боку. Но остальные ползут. Вот уже и минометчики утирают пот, стараясь достать тех, кто прячется за броней. А враги все ближе. Подбадривая остальных, Кокорин сменил диск и снова прильнул к брустверу. И тогда почти прямо перед собой увидел вдруг танк. Метнув связку гранат, младший лейтенант вновь схватился за автомат. Танк, словно ужаленный, завертелся на месте, потом окутался Дымом и замолк.
— Спокойно, братва, спокойно. Помогите Толстову. Тут мы и втроем управимся. Василий Толстов, «петеэровец» из их же роты, вместе с капитаном Мирошником и пулеметчиком Фунниковым пристроились на самом гребне высотки. И именно ча них навалились враги. Перед окопчиком капитана тоже уже горело два танка, но за ними показался третий. Залегшие было автоматчики вновь приготовились к рывку...
За этот день было отбито 19 атак. Только с приходом ночи наступило относительное затишье. Капитан подошёл к Кокорину и крепко пожал руку.
- Молодец. Вовремя твои ребята нам утром подсобили. Думал, грешным делом, конец. Теперь черта с два нас столкнут с этой сопочки. Батя морских пехотинцев подбросил на подкрепление. Видел, наших осталось с гулькин нос. Раненых много. Тебя тоже прихватило?
— Пустяк. Оба раза в мякоть. Кости целы. С рукой легче. Нога хуже. Теперь и захочешь, так не убежишь,— отшутился Кокорин.
— Может, в санбат пойдешь?
— А там что, слаще? Все равно та же передовая. Уж лучше здесь. Тут хоть видишь их в лицо. Хоть душу отведешь, отыграешься. А там,— махнул Анатолий рукой...
На третий день обозленные неудачами гитлеровцы решили перемолоть плацдарм массированным артиллерийским и бомбовым ударом. С утра и до вечера методично, с паузами, они обстреливали квадрат за квадратом этот маленький клочок нашей земли. И все-таки, когда вражеские автоматчики, уверенные в полной безнаказанности, поднялись в рост, чтоб «прогуляться» по вспаханному полю, их встретил убийственный огонь, заставивший отказаться от новой атаки.
Эльтигенцы держались уже две недели. Медсанбат, раскиданный по отрытым норам и в уцелевших погребах поселка, был переполнен ранеными. Фашисты блокировали десантников со стороны моря, и переправить людей на Большую землю оказалось невозможным. Все способные держаться на ногах не оставляли оружия. Те, кто не мог делать этого, кричали «ура!», когда их товарищи шли в контратаки: «Хоть так, но помочь своим, пусть фашист думает, что нас много».
На исходе семнадцатого дня младший лейтенант Анатолий Кокорин последний раз встретился лицом к лицу с гитлеровцами. Собрав остатки взвода, он по-прежнему спокойно отбивался от наседавших фашистов, когда вражеская пуля тупо ударила его в грудь. Увидев, как внезапно осел командир, солдаты кинулись к нему.
— Назад! Я полежу. Потом...
Потом его отнесли в поселок и ушли обратно, только удостоверившись, что он попал в руки врача. 17 ноября 1943 года Указом Президиума Верховного Совета СССР командиру взвода младшему лейтенанту Анатолию Михайловичу Кокорину в числе других эльтигенцев было присвоено звание Героя Советского Союза. Но он уже не узнал об этом. Он не узнал и о том, что десант продержался месяц, и о том, что его родной полк, его рота первыми с боем прорвались на Митридат, были выведены на Тамань, чтобы через короткое время уже навсегда выбить врага с крымской земли. Одна из фашистских бомб накрыла раненых, и бывший «госпитальный» окоп стал для них братской могилой.
...Есть в Керчи улица Кокорина. Из окна школы, где когда-то учился он, хорошо видна стела, на которой высечено его имя. Героизм таких, как Анатолий Кокорин, заключается в том, что они, думавшие о жизни и любившие ее, сознательно шли на смерть, чтобы изгнать с родной земли ненавистного врага. На пороге ли родного дома или в тысячах километров от него падали солдаты — не имеет значения. Мертвые, они остались живыми в благодарной памяти нашей именно потому, что сражались за счастье своего народа, за жизнь, которую нельзя оборвать маленьким кусочком свинца.
Вход
Регистрация
Галерея
FAQ
Будем разбираться. 
